Лекция Историография как научная дисциплина Лекция Исторические знания в Древней Руси
1 чел. помогло. вернуться в начало
скачатьВ методологическом плане во второй трети XIX века был продолжением эпохи романтизма. Общество перестало рассматриваться как механическая сумма индивидов, была поколеблена вера в способность разума к сознательному преобразованию мира, к прогрессу. В основу романтизма легло принципиально новое мироощущение человека. Человек мыслился как противостоящий миру индивид с сильными и высокими чувствами, страстями, со способностью к интуитивному пониманию, вдохновению и творчеству. Движение истории понималось романтиками как органический процесс. Любое явление в обществе следовало рассматривать в становлении, развитии, расцвете и упадке. История обозначала изменение, из которого проистекало разнообразие. Все явления прошлого виделись авторами-романтиками как неповторимые, уникальные. Если просветители искали в прошлом общие и универсальные законы, то романтики сосредоточили внимание на уникальном и самобытном в национальной истории. С чем связаны национальные особенности народов? Гизо считал, что разное происхождение и разные судьбы дает народам Провидение. Романтики отказались от рационализма просветителей. Учение романтиков о роли Провидение в истории человечества нельзя смешивать со средневековым провиденциализмом. Роль провидения сводится к тому, что оно создает законы развития, Бог присутствует в законах, а общественное развитие определяется действием этих непреложных законов.В деле разработки методологических проблем исторической науки первостепенную роль сыграли представители немецкой классической философии. Так, первоначально на развитие российской исторической науки оказало шеллингианство. Во второй трети XIX в. наряду с Шеллингом, но все же большее влияние стала оказывать философия Гегеля. Гегель (1770-1831) оказал огромное влияние на развитие российской исторической науки. Он впервые представил весь мир в виде процесса, в беспрерывном движении, изменении, развитии. Историческое развитие Гегель понимает как саморазвитие, как движение, происходящее по внутренним законам. Природа и общество развиваются закономерно, двигаясь от несовершенного к совершенному.Несовершенство прошлой эпохи содержит в себе свою противоположность, Совершенство будущей эпохи в зародыше, стремлении. Гегель предпринял попытку проследить закономерные этапы развития человечества, каждый из них он связывал с историей определенного народа. Гегель понимает историю как саморазвитие Абсолютного духа, который в особенностях разных исторических народов раскрывал свои безграничные возможности и черты. Значение Гегеля в развитии философии и исторической науки определяется, прежде всего, его диалектическим методом. Он сформулировал основные законы диалектики: о всеобщей связи явлений, закон единства и борьбы противоположностей как источника развития. Его диалектическая триада оказала огромное влияние на развитие проблемы поиска закономерностей исторического развития общества. Фундаментальность философских построений Гегеля привела к широкому их распространению во всех европейских странах, в том числе и в России в 40-50-е гг. XIX в. Консервативное направление: М.П. Погодин, Н.Г. Устлялов. Михаил Петрович Погодин (1800-1875) — историк, публицист, литератор, общественной деятель, чья жизнь подобна поучительной книге, повествующей о пути к вершинам ученой карьеры сына крепостного крестьянина, посвятившего себя служению Отечеству. Погодин родился в Москве, в доме на Тверской, где проживала семья крепостного «домоправителя» графа И. П. Салтыкова. Отец его, Петр Моисеевич Погодин, уроженец села Никольского-Галкина Медынского уезда Калужской губернии, был отпущен с женою и детьми «вечно на волю» после смерти фельдмаршала и московского губернатора его сыном П. И. Салтыковым в 1806 г. «в знак признательности»1. Гимназические годы определили выбор жизненного пути, важным этапом в котором стало чтение Н. М. Карамзина. «История государства Российского», приобретенная на последние деньги в 1818 г., вызвала у Погодина множество вопросов. Читая Карамзина, он составил целую тетрадь примечаний. Погодин усомнился в происхождении русского государства от норманнов; сюжет этот вскоре станет главной темой его исторических исследований. В 1818 г. Погодин поступил на словесное отделение Московского университета, где ровно занимался всеми предметами, отличаясь аккуратностью и исполнительностью. Помимо лекций, студентов тех лет развивали общие чтения и беседы между собой. В таких беседах Алексей Кубарев, будущий профессор истории Московского университета, обратил внимание товарищей на сочинение А. Л. Шлёцера «Нестор», которой стал с тех пор для Погодина идеалом в составлении исторических исследований. До конца жизни он считал Шлёцера самым высоким образцом исторической критики: на его изучении Погодин строил собственную исследовательскую методику; со Шлёцера советовал начинать знакомство с историей своим ученикам3. Над рабочим столом Погодина висел портрет Шлёцера, подаренный ему сыном знаменитого историка. Своим посетителям Михаил Петрович любил показывать шлёцеровского «Нестора» с собственноручными пометами автора, также подаренный ему сыном — профессором X. А. Шлёцером в знак глубокой признательности за уважение к отцу6. Вскоре Погодин поместил в «Вестнике Европы» свои первые статьи, посвященные Нестору. Но вскоре между редактором «Вестника Европы» М. Т. Каченовским и Погодиным произошел разрыв по вопросу о происхождении Руси; острая дискуссия между ними продолжалась почти 30 лет. После окончания университета получил место учителя географии в университетском благородном пансионе, Погодин познакомился с молодым поколением русских шеллингианцев — СП. Шевыревым, В. Ф. Одоевским, другими. Философией Погодин так и не занялся. Однако он раньше других шеллингианцев попытался применить усвоенные им общие начала учения Ф. Шеллинга к объяснению истории. Сделав перевод «Введения к истории» шеллингианца Ф. Аста, Погодин увлекся идеей написать собственный «Взгляд на историю человеческого рода», посвятив его Шеллингу. Мысли, навеянные новой философией и желанием применить ее к объяснению исторических явлений, нашли отражение в погодинском дневнике 1823-1826 гг., а также были изложены им в форме «Исторических афоризмов» (1827). В них он делился своими взглядами о предмете и методе истории, о задачах исследователя и формах научного исследования. По мнению Погодина, главной для историка должна быть задача синтеза и анализа исторических событий, систематизации их и установления в них «какого-нибудь порядка, гармонии». Только после этого можно «прочесть историю так, как глухой Бетховен читал партитуры»9. Погодин доказывал «непохожесть» русской истории на западноевропейскую; четко разграничивал предмет политической, социальной и ментальной истории, акцентируя внимание на последней. «Получим ли мы надлежащее понятие о живом человеке, если опишут нам порознь (хотя бы верно) его руки, ноги, лицо, туловище, -если даже покажут его остов?» — рассуждал историк. Отвечая на поставленный вопрос, Погодин подчеркивал необходимость дополнить политическую, т. е. «материальную, телесную, внешнюю» часть истории, «внутренней, душевной»: «Предметом истории полагают обыкновенно действия человеческого рода, происшествия. Но почему ж не удостоить сей чести помышления, чувствования? Они суть семена и плоды действий, и необходимо в них отражаются. История ума и сердца человеческого должна составлять важнейшую часть истории, и в определению сей последней непременно быть упомянуты»10. Стремясь к созданию цельной картины исторического прошлого во всей его многоликости, Погодин указывал на важность изучения не   только фундаментальных проблем, но и быта народного, истории повседневности. «Доселе, — отмечал он, — рассуждают более всего об одной политической истории. Нужна история жилищ человеческих: пещера, шалаш, изба, дом, дворец. Пищи: вода, сырое мясо, соус; мореплавания: выдолбленный пень, лодка, корабль, пароход. Политики, ремесел и т. д.»".Сюжеты, связанные с изучением жизни простого народа, нашли отражение на страницах многих погодинских трудов. Особенно изобилует живописанием занятий и событий, возникающих на фоне повседневности, традиций различных социальных групп российского общества, художественная проза Погодина. Всю жизнь Погодин стремился быть ученым-эмпириком, собирателем фактов, основывать свои выводы на изучении первоисточников. По мнению Погодина, для историка существует только один путь в постижении прошлого — обращение к первоисточникам, к историческим фактам и их многочисленным описаниям. Заслуга его в том и состоит, что он «внес в науку требование строгой шлёцеровской документальности, а с тем вместе свой русский инстинкт, почти всегда указывающий на истинное значение событий и побудивший его почти никогда не позабывать тесной связи прошедшего с настоящим»1 – писал К.Н. Бестужев-Рюмин о Погодине. Определяя специфику каждой науки через ее «таинства», Погодин видел «таинство истории» в « связи законов необходимости с законами свободы». Механизм ее, раскрывающий причинно-следственные линии и изломы исторических судеб, представлялся ему как связь цели со средством; закономерность заменялась у него целесообразностью. В результате самоценность в истории, в понимании Погодина, имел лишь некий последний, итоговый момент; все остальные исторические события и факты служили необходимым средством для осуществления определенной цели, ниспосланной Провидением. Суть философии истории Погодина в том и заключалась, что он признавал случайность : главной движущей силой исторического процесса; сама история несла на себе печать обреченности, превращаясь в сознании исследователя из «вечной памяти» в «судьбы божий»16. В 1823 г. Погодин успешно выдержал экзамен на магистра, а через год представил к защите диссертацию «О происхождении Руси», являвшую собой, по мнению современников, «лучший свод главных доказательств норманизма». Посвященная Карамзину, которому Погодин был представлен лично, и направленная против теории хозарского происхождения русских князей Каченовского, диссертациябыла с одобрением встречена многими именитыми историками. Отрывки из нее, опубликованные в «Вестнике Европы», принесли Погодину известность в ученом мире. Ученую карьеру в Московском университете Погодин начал в 1.826 г. с чтения всеобщей истории. В 1835 г., после перевода Каченовского на вновь открытую кафедру истории и литературы славянских наречий, Погодин был назначен на кафедру русской истории. С 1838 г. Михаил Петрович получил возможность заниматься только русской историей. Курсы, прочитанные им в 1838-1844 гг., стали основой для его последующих научных изданий.. Большое значение имела публикаторская и собирательская деятельность Погодина. В 1830-е гг. он положил начало своего знаменитого «Древлехранилища», включавшего впоследствии более тысячи грамот, около двухсот образов,-порядка двух тысяч старинных монет, 500 крестов медных и 150 серебряных, 20 печатей — в том числе митрополита Киприана, современника Дмитрия Донского, множество лубочных картин, старинных портретов, вещей и т. д. Более 50 шкафов и несколько коробок занимала коллекция, для пополнения которой историк не жалел ни сил, ни средств. Погодин открыл и ввел в научный оборот сочинения И. Т. Посошкова, «Первое слово Илариона, митрополита Киевского», «Слово на день святых Бориса и Глеба, сказанное до монголов», собрание древних поучений и др. «Древлехранилище» было открыто для ученых и любителей российской старины. В 1852 г. книжную его часть, содержавшую около 400 старопечатных книг, многочисленные рукописи и автографы, приобрел император Николай I. Вскоре коллекция была передана в Петербургскую публичную библиотеку. В 1846 г. увидели cbеt первый том «Историко-критических отрывков» и первые три тома «Исследований, замечаний и лекций». Появление этих погодинских трудов было скептически встречено молодыми университетскими преподавателями: С. М. Соловьёв назвал их «черновыми тетрадями», а К. Д. Кавелин опубликовал «сердитую рецензию». Но Погодин продолжил свой труд, борясь, как он считал, «за чистоту русской истории». Еще в 20-х гг. Михаил Петрович вступил в полемику с представителями так называемой скептической школы во главе с М. Т. Каченовским, которые опровергали достоверность первоначальной летописи. Итогом многолетней борьбы стала книга Погодина «Нестор, историко-критическое рассуждение о начале русских летописей» (1839), составившая первый том «Исследований, замечаний и лекций». По полноте материала и стройности изложения это одно из лучших научных сочинений Погодина. Для усиления аргументации он пошел по пути восстановления древней русской истории без помощи первоначальной летописи, преимущественно на основе иностранных источников. Использовав работы 64 авторов, ученый доказал подлинность первоначальной летописи и всех ее свидетельств. «Защита исторического православия», древнего периода русской истории от всевозможной критики стала главным делом его жизни. В 1860 г. Погодин (единственный раз после ухода из университета) принял участие в открытом диспуте с Н. И Костомаровым, котда, по словам П. Н. Милюкова, «перед несимпатизировавшей ему публикой проиграл правое дело»23, Погодин ставил перед собой задачу — «оборонить русскую историю, с славными ее деятелями, для нас любезными, от дерзких нападок моды и легкомыслия, указать на ее драгоценные источники, вразумить читателей о несостоятельности новых толков». Но публика видела в участниках диспута не ученых, а прежде всего представителей различных общественных течений. В результате аргументация Погодина не была принята во внимание. Окончание диспута не означало прекращения научного спора. В то время как Костомаров выдвигал теорию литовского, «жмудского» происхождения Руси, Погодин доказывал ее норманское происхождение. В работе «Борьба, не на Живот, а на смерть, с новыми историческими ересями» (1874) Погодин выступил, по существу, против научного метода Костомарова, стал в позицию «защитника» русской истории и ее героев. «За Скопина-Шуйского», «За князя Пожарского», «За Минина», «За Сусанина» — так назвал историк главы своей книги. Здесь он подверг критике концепцию начала государства российского Д. И. Иловайского. На научных трудах Погодина в полной мере отразились его общественно-политические воззрения. Совмещая в 30-40 гг. увлечение Шеллингом с «патриархальной московской закваской», он придержи -вался в своих взглядах теории официальной народности, исповедовал триединые начала русской самобытности: православие, самодержавие и народность. В издаваемом им журнале «Москвитянин» (1841-1856) Погодин отмечал «безусловную покорность», «равнодушие» русского народа, его преданность монархии, отрицательное отношение ко всякого рода новшествам, крайний консерватизм. «Словене были и есть народ тихий, спокойный, терпеливый», они «всегда довольны своей участью»26, — писал Погодин. В период подготовки реформы 1861 г. Михаил Петрович увлекся историей происхождения крепостного права в России. В статье «Должно ли считать Бориса Годунова основателем крепостного права» (1858) он отстаивал тезис о постепенности процесса закрепощения крестьян и приписывал эту инициативу помещикам, отрицая роль государства в закрепощении. Тем самым Погодин стремился доказать, что государство, готовясь к проведению реформы, совершало по отношению к крестьянам акт благодеяния и избавляло их от помещичьей неволи, установление которой произошло без его участия. С начала 1860-х гг. мысль Погодина все больше занимала идея 1 необходимости сближения России с Западной Европой. Удаляясь от славянофилов, он провозглашает тезис о «неизбежном присутствии в образованных русских людях европейской стихии». Под этим углом зрения ученый анализировал объективную необходимость петровских преобразований. Погодин сделал попытку рассмотреть «время, в которое Петр жил, среду, в которой обращался, обстоятельства, в коих действовал, обстоятельства, в коих находилась и находится Россия в отношении к Европе». Только на основе многостороннего изучения вопроса, считал историк, «можно подать голос, имеющий право на внимание». Отмечая, что в истории России и Запада много общего и сходного, Погодин сравнивал роль варягов на Руси со значением викингов для Западной Европы, монгольское нашествие с крестовыми походами и т. д. Вместе с тем он подчеркивал существенные различия между Россией и Западом: «бытейские» (фактические), физические (пространство, «народочислие», населенность, почва, климат, система рек), нравственные (народный характер, религия, образование). Погодин придерживался тезиса о том, что государство в России образовалось в результате добровольного призвания, а не путем завоевания, как это происходило в Западной Европе. Отсюда — отсутствие в России социальных конфликтов, многие другие ее отличия, которые он сводил к единой формуле: в России в основе государства были заложены любовь и единение, в Европе — ненависть и рознь . Погодин не чуждался мировоззренческих вопросов, хотя и не стремился к созданию собственной философско-исторической системы. Теоретическая мысль никогда не была его сильной стороной. Сознательное желание «сделать российскую историю охранительницею и блюстительницею общественного спокойствия»32 — главное, что составляло цель научной и общественной деятельности Погодина. Он прекрасно умел разыскивать и собирать факты, что и обеспечивало ценность его исторических трудов. Его научные воззрения отличались постоянством. Как отмечал Ф. И. Буслаев, своеобразный погодинский консерватизм, за который его жестко порицали многие современники и потомки, «был воспитан методом и материалом самой науки, которой он посвятил всю свою жизнь. Это был консерватизм беспристрастного историка и критика исторических материалов». Устремленный в прошлое, исследователь и ценитель русской старины, Погодин видел в ней живые начала будущего своей страны. ^ Жизнь русского историка Устрялова не изобиловала яркими событиями или происшествиями. Не принимал он активного участия и в литературно-общественной борьбе своего времени; в отличие от многих коллег публицистические выступления не пополняют список его трудов. Далек был историк от светских салонов северной столицы, где прошла большая часть его сознательной жизни. Избегал публичных диспутов относительно достоинства собственных научных изысканий. Мемуарные свидетельства однозначны: Устрялов был "всегда одиноким, всегда замкнутым в своей ученой сфере, чуждым всяких знакомств за исключением обязательных сношений по службе или поддержания родственных связей"1. Впрочем, продолжает мемуарист, и "отношения его к сословию товарищей по науке были вообще сдержаны и холодны". После смерти тень забвения быстро легла на работы ученого. Возобладавшая в XX в. партийно-классовая интерпретация историографического процесса отбросила наследие "дворянского" ученого на периферию исторической науки прошлого столетия. Место, которое отводилось Устрялову в советских историографических учебниках и пособиях, решительно не соответствовало реальному значению его творчества в 30-50-е гг. XIX в. С именем Устрялова, возглавлявшего четверть века кафедру русской истории Петербургского университета, академика и док тора философии, связан важный этап становления высшего и среднего исторического образования России. Он был автором первых учебников по русской истории, обнимавших период с древнейших времен до царствования Николая I. Более двух десятилетий они принадлежали к числу основных пособий для обучения русской истории в школе. Не менее очевидны его научные заслуги в публикации источников, развитии вспомогательных и специальных исторических дисциплин, методики исторических исследований, решении теоретических проблем исторического познания. Заметен вклад в изучение петровской эпохи. Николай Герасимович Устрялов родился Орловской губернии в семье крепостного, управляющего имением отставного подполковника князя И.Б.Куракина. Его детство проходило в спокойствии и безмятежности: князь ничем и никогда "не тревожил" родителей. Николай рано — шести лет—начал читать. Любовь к словесности пробудили в нем М.В Ломоносов, Г.РДержавин, Н.М.Карамзин, В.А.Жуковский, французские романисты. В 1815 г. юный Устрялов поступил в Орловскую гимназию. Все четыре года он числился одним из первых учеников. Летом 1820 г. окончившего гимназический курс пятнадцатилетнего сына отец на собственной повозке отвез в Петербург, в пансион профессора русской словесности Я.И.Толмачева. Пребывание в пансионе обошлось в тысячу рублей ассигнациями. Спустя год Устрялов — студент историко-филологического факультета только что открывшегося Петербургского университета, через три года он выпущен со степенью действительного студента. Вскоре ему присваивается степень кандидата. Девятнадцатилетним выпускником университета начались поиски службы. Они завершились поступлением в канцелярию министерства финансов. В 1827 г. Устрялов побеждает в конкурсе на вакантное место старшего учителя истории в 3-ей петербургской гимназии. Присутствовавший при испытаниях товарищ министра народного просвещения Д.Н.Блудов обратил внимание на молодого учителя и предложил ему заняться разбором кабинетских бумаг императора Александра I. Весной 1830 г., не порывая с канцелярией Е.Ф.Канкрина и гимназией, Устрялов определяется в университет "лектором" русского языка "без жалованья". Через год ему поручается чтение лекций по русской и всеобщей истории. Никому дотоле не известный учитель и чиновник становится популярным. С ним начинают искать знакомства. Преисполненный энтузиазма и энергии, Устрялов в короткий срок подготавливает и публикует три тома "Сказаний современников о Дмитрии Самозванце", они удостоились высочайшего одобрения и "подарка", а также поощрительной Демидовской премии. Вслед за "Дмитрием Самозванцем" в свет выходит двухтомник "Сказаний князя Курбского"; за подготовку этих "полезных трудов по части отечественной истории" Устрялов удостаивается двух "бриллиантовых перстней" и ордена св. Анны 3-ей степени. Напряженные научные занятия отразились на здоровье ученого. До ухода из гимназии весной 1832 г. на него падало 50 часов нагрузки в неделю (а кроме гимназии, по настоятельной просьбе директора Крузенштерна, Устрялов преподавал еще и в Морском кадетском корпусе). Немало сил отнимали "тяжкие хлопоты по исправлению ветхого дома", приобретенного переехавшей в Петербург матерью историка. В начале 1834 г. Устрялов определяется экстраординарным профессором русской истории, через полгода зачисляется в штат университета в должности профессора. Тогда же он становится членом Археографической комиссии. В должной мере деятельность историка на этом поприще до сих пор не получила развернутой оценки. Между тем проект издания Полного собрания русских летописей принадлежал именно Устрялову. Отношение к источнику было решающим фактором становления Устрялова как ученого. В своих построениях он неизменно шел от частного к общему, от известного к неизвестному, от источника, факта к обобщению, системе. Сближаясь с М.П.Погодиным в первом случае, он удаляется от него во втором, когда московский профессор, пренебрегая "системами", отдавался во власть глобальных провиденциальных мистико-романтических идей, С С.М.Соловьевым Устрялова роднил систематизм. Однако происхождение его было разным. Устрялов шел к нему от прагматизма, С.М.Соловьев — от органицизма. Методологические расхождения Устрялова с СМ.Соловьевым были более принципиального характера, нежели с М.П.Погодиным. Справедливости ради отметим, что М.П.Погодин субъективно никогда не ощущал близость своих позиций к устряловским и относился к ним более чем сдержанно. Вследствие этого было бы правомерным выделение прагматического направ- ' ления в особое и самостоятельное в русск6й~йсторичёской мысли в , середине XIX в. Своеобразным преемником Устрялова по линии "прагматической школы" был К.Н.Бестужев-Рюмин. Во всяком случае, эта "школа" являлась жизнеспособной вплоть до начала XX в. 1836 и 1837 гг. были роковыми и "самыми тяжелыми" для Устрялова. Тем не менее они не приостановили его творческий рост. В эти годы он выпустил в свет ставшую широко известной "Русскую историю" и защитил диссертацию "О системе прагматической русской истории". Она доставила ему степень доктора философии, явление беспрецедентное в русской историографии прошлого столетия. Избрание адъюнктом Академии наук в начале 1837 г. явилось признанием со стороны ученого сообщества заслуг Устрялова и еще больше укрепило его престиж. Опубликованные в 1839 и 1840 гг. "Начертания..." и "Руководства..."10 по русской истории означали de facto получение Устряловым статуса официального историографа. В начале 40-х гг. новая тема привлекает внимание Устрялова. Тема эта — история современности. "Историческое обозрение царствования императора Николая I" было начато в 1841-1842 гг. и доведено до "усмирения Польши", т.е. до 1831 г. Летом 1847 г. книга была опубликована, Устрялову вновь вручили "для памяти" бриллиантовый перстень. Однако ведущей темой исследований Устрялова в 40-е годы была петровская эпоха. "Истории царствования Петра Великого" в шести томах выходила в свет в течение 50-х гг. Устрялов скончался "от водянки" на 66 году жизни, 8 июня 1870 г. в Царском селе. Похоронен на Смоленском кладбище в Петербурге. Общество осталось равнодушным к смерти историка. Печать ограничилась двумя-тремя дежурными некрологами. Ни Академия, ни университет, ни ученые общества не проявили интерес к бумагам историка. Научное наследие Устрялова до сих пор систематически не изучено. В будущих монографиях и учебниках истории науки русской истории его творчество, несомненно, займет подобающее место. Мы обратим внимание лишь на самые примечательные стороны деятельности ученого, связанные как с теоретическими представлениями, так и опытами следования им в конкретно-исторической практике. Ключом к пониманию творческой манеры Устрялова является созданная им и в свое время широко известная "система прагматической истории". Что же понимал Устрялов под "системой прагматической истории"? Прагматическое изложение истории, писал он в докторской диссертации, предполагает "объяснение влияния одного события на другое, с указанием причины и следствий". Этот рационально-дидактический акт предполагает соблюдение двух условий. Первое заключается в подробном, верном и отчетливом знании фактов, достигаемом постоянным изучением памятников старины и освоением литературы по избранной проблеме. Это — начало работы историка, "приуготовительная стадия". Однако даже исчерпывающее знание фактов не принесет существенной пользы, если не привести их В "стройную" систему. Каждый факт, включенный в эту систему, должен занять в ней свое место как следствие предыдущего и причина последующего. Но каким образом соединяются, связываются факты в одну "живую картину минувшего"? Фундаментальная проблема исторического синтеза разрешается Устряловым следующим образом. Через изучение единичных фактов историк "вникает" в общий характер исторического процесса и нащупывает "нить", связывающую все явления прошлого в одну непрерывную цепь. Так формируется концептуальный стержень истории. При этом исследователь освобождается от вольного или невольного искушения "поправить" историю в угоду личным пристрастиям. Концепция вытекает из "самого хода событий". Историку остается определить "влияние века", "гения народа", изменяющих вектор исторического развития, а также точки исторических изломов, когда характер событий становится иным, чем прежде. Затем факты группируются и располагаются на бумаге так, чтобы соблюсти перспективу и ретроспективу, точность, соразмерность, "правильное освещение". Иначе говоря, к мастерству историка предъявляются такие требования, как к творчеству живописца. Отождествление им сообщения достоверного источникам историческим фактом ЕГ исторической истиной объективизировало историю. Драма историка, продолжал Устрялов, заключается в "безотчетной доверчивости" и "умышленном искажении истины каким бы то ни было образом". Критическое отношение к текстам и морально-этические качества историка должны служить непреодолимой стеной для возможной фальсификации прошлого "Система прагматической истории" прямо или косвенно включала в себя оценку прошлого и современного состояния исторической науки в России. При этом естественно, что особым вниманием Устрялова пользовалась "История государства Российского" и ее автор, Н.М.Карамзин. В докарамзинской историографии Устрялов не видел ни одной яркой мысли, ни одного светлого взгляда. Все, что было сделано до Н.М.Карамзина, представлялось ему только "младенческими лепетаниями", бесполезными "хлопотами", лишенными и "тени прагматической истории". К предшественникам Н.М.Карамзина, историкам XVIII в., Устрялов относился с пренебрежительно высокомерной иронией, что, в общем, соответствовало складывавшейся благодаря "скептической школе" традиции В диссертации 1836 г. была предпринята попытка опровержения карамзйнской периодизации русского исторического процесса, те. его трехчленного деления на древнюю, среднюю и новую. Эта схема казалась Устрялову шагом назад по сравнению со шлёцеровскими представлениями. При этом основную цель своей критики Устрялов видел в доказательстве отсутствия "средней истории" в России, концептуальная ошибка Карамзина заключалась, по Устрялову, в том, что он следовал "западному" убеждению, согласно которому "древняя" история представляет мир исчезнувший, а "средняя" является переходом к "новой" и объясняет происхождение тех элементов, из которых образуется современная жизнь. Приложение подобной схемы-матрицы к русской истории неизбежно ведет к ложному понятию о древнерусском мире. Поскольку гранью, отделяющей древнюю русскую историю от средней, для Карамзина являлось княжение Ивана III, необходимо предположить, что в его время прежний государственный порядок был потрясен в своих основах, а на смену ему пришел новый. Однако связывать со второй половиной XV столетия кардинальные изменения русской государственной жизни нет оснований. Ни Иван III, ни его преемники ничего принципиально нового не создали, они обеспечили лишь континуитет между древними и новыми принципами государственного строительства. Все они трудились над развитием той же идеи, которая родилась задолго до них и связана с именем Ивана Калиты, .идеи объединения всех русских земель в одно государство, избавления от чуждого ига и утверждения русского государства за одним княжеским родом. И все московские государи после Калиты вплоть до Петра Великого действовали в одном и том же направлении, в одном и том же духе, только более или менее удачно. А при Иване III все в сущности "оставалось по-старому", если это старое не противоречило потребностям текущей политики. Так, удельная система продолжала существовать еще более ста лет, до угасания династии Рюриковичей; борьба с татарами продолжалась в XVI в. и позже. Что касается законодательства Ивана Ш и Ива на IV, то оно послужило лишь юридическим оформлением старинного обычного права, существовавшего с давних пор. Если и называть эпоху Ивана Ш переломной, то только в том смысле, в каком переломными считаются времена Ярослава Мудрого, вторжения монголов, правление Ивана Калиты, наконец, воцарение новой династии Романовых. Но трехчленное деление Карамзина Устрялов считал капитальной ошибкой еще и потому, что следование ему'приводит к ложному взгляду не только на общий ход событий русской истории, но и на отдельные вопросы. В частности, речь идет о феодализме в России. При Иване Ш не^ьшо не только перехода к "другому порядку вещей"; но также не было и явлений, аналогичных западному феодализму и папизму. Переход, точнее, скачок из древней истории совершился, но не при Иване III, а при Петре I и не в среднюю, а сразу в новую историю. Время Петра — вот "предел древнерусского мира и начало тех элементов, из которых образуется нынешняя сфера наша Упрекал Устрялов автора "Истории государства Российского" и в изображении им не исторической "нити событий", а ряда великих княжений и царствований. "Его главы заключают не общие яв-Гления, что-нибудь целое, а. биографии великих князей и государей". I В связи с этим он указывал на ряд противоречий, вызванных затруднениями Карамзина при сведении им разнообразных фактов "в одну раму". Поэтому Карамзину ничего не оставалось, как держаться "тона летописного", вести хронологическую, а не прагматическую "нить событий". Устрялов, однако, оговаривается: хронологический порядок изложения событий, конечно, есть необходимое условие исторического сочинения. Но этот порядок должен подчиняться целям историка. "Карамзин заставил нас забыть почти всех предшествовавших ему бытописателей и оказал величайшую услугу отечественной истории тем, что привел в известность почти все ее источники, выбрал из них факты с редкой отчетливостью и добросовестностью, не упустив ни одной черты, ни одного замечательного слова, представил события в строго хронологическом порядке и приготовил материалы для прагматического бытописателя... Прагматический бытописатель должен искать в нем одних фактов и каждую догадку и предположение его подвергать строгой исторической критике, ибо вследствие принятого историографом плана, при недостатке критического воззрения, выводы его не всегда могут быть верны". Естественно, что для "прагматического бытописателя" первостепенное значение имели вопросы научной критики исторического источника. Его опыты в этом направлении способствовали оформлению источниковедения как специальной исторической дисциплины. В своих представлениях историк опирался на известную традицию, связанную с А.Л.Шлёцером и Н.М.Карамзиным. Естественно, не прошли мимо его внимания соображения Г.Ф.Эверса и М.Т.Каченовского. Специальный курс "прагматической" "Русской истории" предлагает читателям вполне оригинальную классификацию источников. Весь источниковый массив разделяется на два класса — "письменных" и "неписьменных" памятников. К первому относятся "сказания современников", "акты государственные", "произведения наук и изящной словесности". Ко второму — "изустные предания", а также "остатки искусств и ремесел". Исторический источник -— это любой "памятник отечественной старины", изучение истории по источникам является непременным и единственным условием ее "основательного знания". На первое место среди письменных источников Устрялов ставит свидетельства очевидцев, передавших потомству память об увиденном и услышанном через летописи, дневники, записки, письма и т.д. Они выступают в качестве "основы исторического знания. Ценность ("любопьггность'') источника определяется степенью его достоверности. Последняя выясняется: в ходе критики "сказания". От историка безусловно требуется выяснить, по крайней мере, два вопроса: "Мог ли современник знать достоверно описываемые события" и так ли он передал потомству, как знал"? Представленная Устряловым классификация исторических источников стала многозначительным симптомом расцвета русской исторической мысли 30-50-х гг. XIX в. По своим ученым достоинствам устряловская классификация вплоть до работ К.Н.Бес-тужева-Рюмина не имела себе равных. Впрочем, классификация К.Н.Бестужева-Рюмина вполне укладывается в русло устряловской традиции, вобрав в себя ее основные структурные элементы. Особое и совершенно исключительное место в творчестве Устрялова заняла петровская эпоха. Обратившись к ней, Устрялов предпринял целенаправленные, масштабные архивные изыскания. Более десяти лет у него ушло на самостоятельные поиски и обработку архивных источников. Устрялов исключал самую возможность постановки вопроса об альтернативе петровским реформам. "Могла ли Россия обойтись без петровских реформ? Историк ... не может и не должен входить в исследование подобных вопросов: одному Богу известно, что было бы с Россией..." Историк "может и должен сказать, в какой степени обнаружилось у нас внутреннее стремление к лучшему, усовершенствованию", или, короче, "чувство цивилизации". Верный своей системе прагматического изложения истории, Устрялов, как и другие историки, искал ответ на ключевой вопрос национальной культуры в русской жизни XVII в. в сочетании ее "светлых" и "темных" сторон. Наиболее выдающейся "светлой" чертой допетровского времени Устрялов считал феномен самобытного государственно-политического устройства Московского царства совершенно в духе Карамзина. Земские соборы не имели и "тени власти законодательной", церковь хранила веру "тихо и спокойно", "без фанатизма и мирских расчетов". Русское самодержавие XVII в. в глазах Устрялова становится идеалом монархии, осуществляющей управление "с такой осторожностью, с таким уважением к святости закона, с такой заботливостью о выгодах и благосостоянии каждого сословия", которые в то время нигде не имели аналога. "Темные" стороны Руси находились в вопиющем противоречии с идеальным политическим режимом. Культурный уровень русского общества в изображении его Устряловым — не что иное как настоящее варварство. Понятие о ремеслах "едва имелось", еще менее обнаруживалось знакомство с "художествами и искусствами изящными"; "идея образования" оставалась недоступной, зато широкое распространение получили суеверия вкупе с "отвратительными пороками". ".Чувство „цивилизации", заключает Устрялов, продолжало оставаться русским людям незнакомо и чуждо. Историк указывал „на наиболее характерные черты перехода Московского царства в Российскую империю. Петровские реформы носили исключительно интенсивный характер: в одночасье все, исключая веру, верховную власть, язык приняло иной вид. Глобальные преобразования не затронули фундаментальные ценности российской государственности. Петр I работал "за два века", что позволило России догнать Европу и аккумулировать накопленные ею в течение столетий достижения. Аналогичные переходные эпохи на Западе — крестовые походы, Реформация, революции — сопровождались всегда "жестоким переломом", влекущим за собой "всеобщее долголетнее потрясение". В России преобразования проходили "совершенно без всякого потрясения, после кратковременной борьбы внутренней Особенностью реформ первой четверти XVIII в. является и их долговременность, прочность преобразований. Их колоссальная инерционная сила определила направление исторического развития России на целые десятилетия вперед. В Европе же творения реформаторов "исчезли вместе с ними, оставив после себя только славу". Сравнивая Петра I с Карлом Великим, Людовиком XIV, Наполеоном, Устрялов замечает, что ни один из них "не шел наперекор веку". С Петром I было как раз наоборот: он шел именно "наперекор всему: сражался со всеми сословиями, со всеми понятиями, предрассудками, со всем, что было дорого народу, боролся со всеми соседями, боролся с природой, с семейством, женой, сестрой, сыном, наконец, с самим собой..." Реформа была делом рук исключительно Петра I, исключительно государственной власти, которая, "угадав" потребности века, шла "впереди народа". Народу оставалось подчиниться воле верховной власти. Историософская полемика западников и славянофилов. Исторические взгляды славянофилов. Началом и центром притяжения русской историософской мысли является Петр Яковлевич Чаадаев. Будучи близким к декабристским кругам, побывав за границей, он поставил вопросы об исторической судьбе России, которые закрутили колесо споров западников и славянофилов. Его «Философическое письмо», названное Герценом «выстрелом, раздавшимся в темную ночь», потрясло всю мыслящее общество. Разделяя философию Шеллинга, Чаадаев задумался о миссии, приуготованной России Провидением, чем вызвал множество раздумий у людей различных политических, философский и иных пристрастий. Западники и славянофилы вышли из одной социальной среды, из первого поколения русской интеллигенции. Они спорили в одних салонах и имели много общего. Идейными источниками западничества и славянофильства послужила философия Шеллинга и Гегеля, русская православная традиция, сама русская история. У них было немало общих черт. И те, и другие были идеалистами и мыслили в европоцентристской системе мышления, для них характерно линейное представление о характере исторического процесса. Их объединяет и культурологический по преимуществу взгляд на историю. Сутью разногласий стала проблема социально-психологическая: каково социально-психическое сознание русского народа, каков архетип(поздний термин) русского сознания?. Отличается ли русский народ от европейских народов? Славянофилы отвечают – да, это соборность, западники же являются ярыми антисоборноками. Их разделял вопрос об универсальности мировой истории. Западники исходили их идеи единой универсальной истории, славянофилы отрицали универсализм истории. Одним из ярких представителей славянофильства в исторической мысли был Аксаков. Константин Сергеевич Аксаков (1817-1864) родился в селе Ново-Аксаково Бугурусланского уезда Оренбургской губернии. Его детство прошло в родовом поместье, описанном отцом, С. Т. Аксаковым, в «Семейной хронике» и «Детских годах Багрова внука», в общении с окружающим миром, природой, людьми. С 1826 г. он жил в Москве с родителями, в семье, где «преобладающим началом, — вспоминал Б. Н. Чичерин, — был доведенный до крайности патриотизм». Пятнадцати лет Аксаков поступил на словесное отделение Московского университета. После его окончания в 1835 г. сотрудничал в «Телескопе» и «Московском наблюдателе», редактируемыми В. Г. Белинским. В студенческие годы Аксаков был в тесных дружеских отношениях с Белинским и Станкевичем. После ухода Станкевича из университета и отъезда его за границу в 1837 г. Аксаков порывает с кружком. Происходит разрыв и с Белинским, выясняется разница в их взглядах. Знакомство с А. С. Хомяковым, И. В. Киреевским, А. И. Кошелевым, Ю. Ф. Самариным помогло Аксакову определить свое настроение и «русские воззрения». Постепенно его все больше захватывает идем народности и он провозглашает допетровскую Русь хранительницей истинно национальных устоев и веры. «Славянофильская идея полностью подчиняет Аксакова себе. Он яростно отвергает все, что противоречит ей, порывает отношения с людьми, придерживающимися других взглядов. Фанатизм доводит ею до внешнего подражания духу допетровской Руси: Аксаков отрастил бороду, надел мурмолку, сапоги, русскую рубашку, связал воедино, таким образом, свой дух народности с его внешним выражением. По русской истории Аксаков написал мало, у него нет обширных исторических повествований, не занимался он и обработкой источников. Но в немногих его статьях, рассуждениях, некоторые из которых не были опубликованы при жизни, он сумел высказать мысли, поставить вопросы, которые послужили предметом последующих исследований и горячих споров о важных сторонах прошлого России. Внутренняя, центральная идея, «истинная мысль», положенная Аксаковым в основание понимания истории, была выражена им в категории «нравственность»» «Нравственное дело», «нравственный подвиг», «нравственный путь», «нравственное достоинство», «нравственная деятельность» и т. п. — в этих понятиях выражался для него смысл жизни, смысл истории. Вся жизнь народа, его развитие согласуются с внутренним нравственным законом, внутренней правдой. Осуществление его на земле есть_цель человечества. Русскому народу, был убежден Аксаков, предначертан путь внутренней правды, «открытый ему Божественным Спасителем». Под влиянием веры в нравственный подвиг, «возведенный на степень исторической задачи целого общества, образуется своеобразный быт, мирный и кроткий характер». Таков, по Аксакову, нравственный строй жизни племен славянских, русских. Главное для них: тишина, смирение духа, внутренняя духовная жизнь, вера. На основании этого Аксаков формулирует один из важных своих тезисов: «Русский народ, по преимуществу, есть народ не государственный» Попытки создать государство привели к междоусобиям, это «противоречило славянскому духу и не подходило к славянским началам». Народ и не хотел его создавать. Но «утренние несовершенства и особенно необходимость защиты от внешних врагов заставили его, чтобы спасти себя, свою земскую жизнь, призвать государство. «Славяне не образуют из себя Государство, они призывают его; они не из себя избирают князя, а ищут его т морем; таким образом, они не смешивают Землю и Государство, прибегая к последнему, как к необходимости для сохранения первой». Аксаков неоднократно отмечал, что славянский народ сознательно заходел государство и сознательно отдал себя ему. Подобного примера не было в истории. В этом он видит проявление нравственности, внутренней правды. Это был разумный, сознательный поступок. Такой выбор народа обусловил то, что Земля и Государство не слились друг с другом, а существовали раздельно, но в союзе и во взаимном доверии обеих сторон. Итак, по представлениям Аксакова, в основании русской истории лежали две силы — Земля и добровольно призванное Государство. Земское дело — общественное. Оно осуществляет внутреннюю правду. Государство олицетворяет собой внешнюю правду, налагает на человека регламент, но обязано в то же время доставлять удобства для внешней и внутренней жизни. Государство существует для Земли. В русской истории формой государства при первых князьях Олеге, Игоре, Владимире, полагает Аксаков, было единодержавие. В период раздробленности на Руси не существовало целого государства. Но почва для него была: вера и быт. Земля равнодушно относилась к распрям князей и их слабостям, т. к. это не касалось ее быта. Объединение земель вокруг Москвы снова собрало всех в единое государство. Однако Земля и Государство существовали раздельно. При Петре I государственные начала распространите» на народ и подчинили его этому внешнему началу, что привело к гибели равновесия и отстранению внутренней правды от душ людей. Рассматривая различные формы государственной власти, Аксаков приходит к выводу, что либеральное государство, даже достигшее крайних демократических форм, есть неволя, «несвободное воплощение в дело «утреннего мира человека». Если либерализм государственный «дойдёт до крайних пределов, — рассуждал он, — до того, что каждый человек будет чиновником, квартальным самого себя, тогда окончательно убьет государство живое начало в человеке. Не какое государство лучше-хуже, а дело в том, что Государство, как Государство, есть ложь»21. Республика — это попытка народа самому себе быть государем, следовательно, она тоже уничтожит свободу и нравственность. Для России, где народ не смешивается с государством, единственно возможной формой правления может быть монархия, неограниченная власть, т. к. она не допускает участия народа в правлении и избавляет его от всякого политического значения, предоставляет ему духовную свободу и нравственное общение22. Отношение Земли и Государства в России Аксаков выразил в лаконичной формуле: «Внешняя правда — Государству, Внутренняя правда — Земле; неограниченная власть — царю, полная свобода жизни и духа — народу; свобода действий и законов — царю; свобода мысли и слова — народу»23. Путь земной, внутренней правды Аксаков связывал с общинным основанием древнего быта русских. Община —«союз людей, основанный на нравственном начале и управляемый внутренним законом и оттуда обычаем общественным» 4. Таким образом, в категорию «нравственности» Аксаков вводит понятие «община». История, сообщает он, застала славян в состоянии общины, на высокой степени человеческого совершенства, ибо община не естественное состояние, не род. «Состояние общины есть уже сознательно— народное состояние, есть человеческая заслуга» . Люди отказываются от своего эгоизма, личной свободы, устанавливается общее согласие. Община объединена обычаями, верованием, одной жизнью, «силою нравственною». Община — то высшее истинное начало, которому уже «не предстоит найти нечто себя высшее, а предстоит только преуспевать, очищаться и возвышаться». Рассматривая далее состояние общины, Аксаков приходит к утверждению, что при сплочении государства в одно целое община не только не была уничтожена, она была «расширена до общины всей Земли». Развитие русской истории Аксаков представляет как постепенное расширение общины до пределов всего государства, при одновременном сохранении и отдельных малых общин, общин деревни. Создание «всеобъемлющей» общины он относит ко времени, когда Москва становится столицей Русского государства и Земли. Таким образом, Аксаков поставил серьезные проблемы: о родовых отношениях на Руси, общине, отношении народа и государства. Аксаков предложил разделить русскую историю, как «она сама себя рллделила», по столицам. В России столица — это город, в котором отражалась «мысль эпохи» и народ сознает себя исторически. Разделение по столицам исключительно российское явление, т. к. в русской истории «преемство столиц невиданное». Первое явление на сцене русской истории — Новгород, с него она мчалась. Но, замечает Аксаков, это еще не столица, это лишь первый «стан Руси». Первая столица Киев и, следовательно, первый период — Киевская Русь. Определяя основную сущность исторической жизни Руси того времени, Аксаков обращает внимание на отношения между отдельными общинами. Они борются между собой, но в то же время соединены в земском отношении единством веры православной, народного быта и языка. Государственный элемент еще слаб. Вторая столица Владимир. Отсюда второй период — Владимирский. В это время борьба общин слабеет. Нашествие татар дает всем чувство «духовной связи и взаимного союза» русских общин. Государственный элемент, при ослаблении родственных связей, усиливается. Основанием этого является материальное могущество княжеств. Третья столица Москва. Третий период — Московский. Москва, пишет Аксаков, «задумала единство государственное и начала уничтожать отдельные княжества». Разбивались перегородки и между общинами. Формируется единая русская община, единое государство. Петербургский период. Государство совершает переворот, разрывает союз с Землею, переходит границы и подчиняет ее себе. Строится новая столица. Россия делится надвое, на две столицы. Петербург, в представлении Аксакова, олицетворяет государство, а Москва — Землю, народ. Разделяются и люди: государственные служащие переходят на сторону государства; простой народ остается при прежних началах. Аксаков отказывается считать Петербург столицей Российского государства и выделять петербургский период как самостоятельный. Он называет это время эпизодом в русской истории. Москва не перестала быть истинною русскою столицей и в 1812 году доказала это. Государство обратилось к Земле и к Москве за помощью, и «Москва спасла и себя, и государство». Итак, заключает Аксаков, «по нашему собственному мнению, в истории России было три периода — Киевский, Владимирский, Московский» . Из характеристики Аксаковым периодов русской истории следует, что главной идеей, вокруг которой группируются события, является состояние и взаимоотношение двух ведущих компонентов исторической жизни — Земли-общины и государства. Это и есть основная идея, определяющая мироощущение Аксакова и его представления о русской истории, что приводит к тезису: «Россия — земля совершенно самобытная, вовсе не похожая на Европейские государства и страны». История России, утверждает Аксаков, «явление совсем иное», русский народ «другую задачу задал себе» на земле30. Пути их настолько разные, что «никогда не могут сойтись между собой и народы, живущие ими, никогда не согласятся в своих воззрениях»31. Особенностью России является то, что она основана добровольным призванием, т. е. народ осознал необходимость государственной власти самостоятельно. Поэтому в основании ее лежат мир и согласие. Вторая особенность определяется принятием христианской православной веры. «История Русского народа есть единственная во всем мире история народа христианского не только по исповеданию, но по жизни своей, по крайней мере, по стремлению своей жизни»32. Христианская вера дала основание русской истории. Она научила русский народ на «всякого человека смотреть как на ближнего», помогла преодолеть границы исключительной национальности. Третьим отличительным началом русской истории является своеобразный быт, жизнь общиною, и характер русских — тихий, смирный, решающий задачу внутренней духовной жизни, веры. Преобразования Петра носили насильственный характер. Новое при нем было, по сути, полное отрицание всего русского. Поэтому Аксаков называет его переворотом, революцией. Но этот переворот охватил, по его мнению, только верхние классы. Россия разделилась на две половины преобразованные Петром верхние слои и простой народ, оставшийся «в своем самобытном виде». Следствием переворота было отречение от родной истории, литературы, даже языка. Столицей был провозглашен город с «чужим именем, не связанный с Россией никакими историческими ««упоминаниями». Нравственное возрождение начинается в Москве, как продолжение положенного в ней начала, связанного с объединением вокруг нее русских земель в прошлом. Говоря о возвращении к допетровским основам жизни, Аксаков неоднократно подчеркивал, что это «не возврат вспять — история назад не идет». «Славянофилы думают, что должно воротиться не к состоянию древней России (это значило бы окаменение, застой), — писал он в 1857 г., — а к пути древней России (это значит движение). Где есть движение, где есть путь, там есть вперед! Там слово "назад" не имеет смысла. Славянофилы желают не возвратиться назад, но вновь идти вперед прежним путем, не потому, что он прежний, а потому что он истинный». Это возвращение к национальной жизни, возвращение русским России. «Государственная школа» в российской историографии. Государственная школа в русской историографии была самой влиятельной и значительной. Расцвет её приходится на 40-е – 80-е гг.XIX в., но следы её влияния прослеживаются на протяжение первой половиныXX в. Основателем этой школы по праву считается К.Д. Кавелин. Константин Дмитриевич Кавелин (1818-1885) родился в Петербурге, в семье старинного, но не знатного и не богатого русского дворянского рода, Первоначальное воспитание и образование. Кавелин получил в доме родителей. Накануне поступления в университет к воспитанию Константина был привлечен новый педагог — В. Г. Белинский, оказавший на его умственное и нравственное развитие большое влияние. B. августе 1835 г. Кавелин поступил на историко-филологический факультет Московского университета, но вскоре перешел на юридический В это время к Московскому университету, ставшему мыслительным центром всей России, примыкают образовавшиеся в городе литературно-философские кружки, в которых вырабатывались два противоположных культурно-общественных воззрения на русскую действительность: западниче-ство и славянофильство. Со второго курса Кавелин вхож_в один из таких салонов - Авдотьи Петровны Елагиной (по первому браку Киреевской), матери двух братьев, П. В. и И. В. Киреевских, создателей учения славянофилов. .Мировоззрение Кавелина складывалось под воздействиемнеумолкавших там споров о путях исторического развития России, об отношении к европейской цивилизации и допетровской старине. Здесь онсблизился с вождями славянофильства А. С. Хомяковым и К. С. Аксаковым. В 1839 г. Кавелин заканчивает университет первым кандидатом права с злотой медалью за сочинение «О римском владении». По настоянию семьи в 1842 г. Кавелин начинает свою карьеру в министерстве юстиции в Петербурге. Одновременно с этим он принимает активное участие в деятельности литературного кружка петербургских западников с Белинским во главе. Защита диссертации в 1844 г. позволила Кавелину занять преподавательскую должность на кафедре истории русского законодательства Московского университета. Его профессорство, продолжавшееся всего В своих лекциях Кавелин популяризировал теорию об историческом развитии русской гражданственности, выводившую, вопреки славянофилам, весь русский общественный и государственный быт из патриархального кровнородственного, а не общинного и придававшую первостепенное значение в русской исторической жизни реформам Петра I. Впоследствии эта теория родового быта была развита в «государственную школу» в русской историографии. Подлинная слава приходит к Кавелину с опубликованием в 1847 г. статьи «Взгляд на юридический быт древней Руси . Новый подход к русской истории, общественно-политические воззрения привели его к столкновению со «старыми профессорами» и уходу из Московского университета. В 1848-1857 гг. Кавелин служит в Петербурге в различных ведомствах, где сближается с выдающимися политическими, литературными и общественными деятелями. Он становится вхож в придворные круги, принявшей широкое участие в реформах, особенно крестьянской. С_начала 50-х гг. Кавелин работает над «Запиской об освобождении крестьян», составившей ему политическое имя. Историческая концепция Кавелина складывалась в непосредственной связи с общественно-политическими взглядами, а последние, в свою очередь, неотделимы от борьбы двух основных направлений общественной жизни — западников и славянофилов. Исследования Кавелина, подтверждали идею единства закономерностей исторического развития. Его стати \«Взгляд на юридический быт древней России» стала своего рода программным документом «государственной школы». Обычно, говоря о представителях «государственной школы», обращают внимание на обоснование определяющей роли государства в русской истории. Действительно, по словам Кавелина, «вся русская история, как древняя, так и новая, есть преимущественно государственная, политическая и именно в государстве сосредоточились все силы и соки народной жизни» Но, считая государство главной движущей силой истории, он пытался найти и внутренние закономерности исторического развития страны. Или «представить русскую историю как развивающийся организм живое целое, проникнутое одним духом, одними началами». Это исходное положение позволило Константину Дмитриевичу «развернуть весьма стройную теорию развития внутренней "бытовой" истории России, основанную на постепенной эволюции... первоначального, родственно-семейного быта славяно-русских племен»7. Кавелин прослеживает постепенное вытеснение родовых отношений государственными. Применяя диалектику Гегеля, он разработал сходную с трехчленной схему истории России: тезис заключался в том, что в первую эпоху русской истории, в Киевской Руси, преобладали родоплеменные отношения. Высшим ее воплощением был Ярослав Мудрый, который задумал основать государственный быт Руси и утвердил ее политическое единство на родовом начале» Антитезис — в отрицании родовых отношений, что было связано с развитием семейственного, или вотчинного, начала, У когда княжеские роды стали разветвляться и распадаться на составные части: это вело к раздробленности и уничтожению «политического единства России, основанного на единстве княжеского рода». «Отрицание отрица-ния», или синтез, — новое объединение России на основе развития идеи государства, неразрывно связанное с постепенным осознанием этой идеи личностью. Третья эпоха, объединение русских земель вокруг Москвы, продолжавшаяся от Ивана Калиты до Ивана Ш, представляла генезис государственного этапа в русской истории, когда «из-под великокняжеской вотчины проглядывает государство». С ИванаIII до Петра I – четвертая эпоха, содержание которой составляло оформление российского самодержавия, или российского государства в полном смысле слов. Это — общая схема развития, несколько отвлеченная, и в настоящее время ее положения не могут быть приняты всецело, но в середине ХГХ века она имела важное значение для разработки основных вопросов русской 'истории. Иван Грозный и Петр I — воплощение двух фазисов развития у нас личности; первая — древнерусского, формального, вторая — нового, европейского, внутреннего. Иван IV первым из московских царей формули- ровал царскую власть, как принцип, и вступил в борьбу с элементами боярской знати, чуждыми его организации Реформа Петра I вносит в великорусскую жизнь новый общественный идеал - западноевропейские государства, и применительно к нему начинается переработка всего, к чему пришла великорусская общинность к исходу XVII века. Кавелин широко оперировал понятиями «Восток» (Азия) и «Запад» 1лропа), раскрывая их содержание в социально-политическом и культурТю-«лорическом смыслах. Россия и славянский мир включались им в число европейских государств прежде всего вследствие одинакового с ними характера исторического развития». Кавелин же стал первым историком «работавшим в материале» и давшим «свою формулу русской истории». Через эту «формулу» исторического развития России Кавелин искал путь не к изоляции, а к «общечеловеческой жизни». Он подчеркивал: «Исчерпавши все свои исключительно национальные элементы, мы вышли в жизнь общечеловеческую, оставаясь тем же, чем были и прежде - русскими славянами». Таким образом, русская история имела органическое развитие, самобытное и самостоятельное, до и после Петра I. Ценностной точкой отсчета ученый избирал личность. Если германские племена «рано развили начало личности» и дальнейшее его развитие стало основою их истории, то у русских племен «начало личности не существовало», а в основе развития лежало начало родственных связей, род и семья. .....
|
хорошо
1отлично
3 