Современный румынский детектив
| скачать СОВРЕМЕННЫЙ РУМЫНСКИЙ ДЕТЕКТИВ СОВРЕМЕННЫЙ РУМЫНСКИЙДЕТЕКТИВ Хараламб Зинкэ ДОРОГОЙ МОЙ ШЕРЛОК ХОЛМС Петре Сэлкудяну ДЕД И АННА ДРАГА Николае Штефэнеску ДОЛГОЕ ЛЕТО... Перевод с румынского АННОТАЦИЯ В книгу включены произведения известных румынских писателей, работающих в детективном жанре: X. Зинкэ «Дорогой мой Шерлок Холмс»— психологический детектив, в котором поднимаются морально-этические проблемы, возникающие в среде творческой интеллигенции, П. Сэлкудяну «Дед и Анна Драга» — повесть о трагической смерти молодого агротехника, расследование причин которой вскрывает социальный конфликт и жизни одного из румынских сел, и Н. Штефэнеску «Долгое лето…» — повесть о научно-техническом шпионаже. МОСКВА «ПРОГРЕСС» 1981 ^  Перевод Ю. Филиппова Редактор Е. Орлова 1 На экране Ален Делон прямо лезет вон из кожи, изображая неуловимого Зорро. Справа от меня сидит Лили. Бедняжка, весь фильм ей приходится делить свою симпатию между нами: половинку мне, половинку Зорро — от первого до последнего кадра. Редкостная ситуация! Выхо-дит дело, я для нее сейчас немножко Ален Делон, а следовательно, до некоторой степени также и Зорро. Или на oборот: сейчас в ее сердчишке Ален Делон — это я. Да я и сам, пожалуй, тоже уже не пойму, где я, а где он, и временами мне кажется, что это я скачу — вы только поглядите на мою горделивую посадку! — на норовистом скакуне чистых арабских кровей навстречу врагам; враги валятся наземь от одного удара моей могучей руки, а благородное мое лицо скрыто под черной маской. Рядом со мною бедняжка Лили сладко вздыхает всякий раз, как этот рыцарь без страха и упрека сбрасывает с себя маску, одаривая кинозал обольстительнейшей из своих улыбок. Что ни говори, а с зубами у него полный порядок. Тут и гадать нечего — Лили до смерти нравится этот парень, она бы готова за ним хоть на край света. Но я не ревнив, я выше ревности. Честно говоря, я ему даже благодарен, Алену Делону этому,— не он, черта с два я сидел бы рядом с Лили полтора часа в темном зале и... А билеты достать оказалось сущим пустяком. Для Лили, само собой, мне бы их ни за что не добыть. Парней, купивших на всякий случай не один, а два билета, перед входом в «Патрию» — тьма. Могу себе представить, как тот, у кого Лили спросила «лишний билетик», уже видел себя рядом с нею в темноте. А тут я вырастаю как из-под земли, хватаю ее за руку и — будь здоров. Ну и со вторым билетом та же хитрость, а обменять потом два билета в разных местах на два рядом не проблема. Хоть Зорро и не откажешь в благородстве и храбрости, мне все же как-то не по себе, когда он очень уж откровенно подмигивает с экрана моей невесте, а она в ответ счастливо вздыхает, Но я и тут становлюсь на горло собственной ревности. Он все же парень что надо, этот Зорро. Знай наших! Я и сам не могу оторвать глаза от экрана, едва перевожу дыхание от волнения. Шаль, что фильм пдет всего каких-нибудь неполных два часа. Только ты поймал полный кайф, как последний кадр застывает: Зорро страстно обнимает свою прекрасную возлюбленную. В зале медленно, постепенно зажигается свет, чтоб, не дай бог, наш переход из мира вымысла в мир яви пе был слишком резким. Лили в последний раз глубоко вздыхает, нехотя поднимается и, все еще думая об одном Делопе, берет меня машинально под руку. Страдает, бедняжка! Я же, как настоящий мужчина, спокойпо снисхожу к ее сердечным страданиям. Минуток с пять пострадает маленько, а там его и след простыл, а я тут, рядом! Мы не торопимся, ждем, пока публика рассосется через выходы. Лили, крошка моя, все молчит, переполненная сладкими грезами. Я пе теряю времени и обдумываю план дальнейших действий: сейчас двадцать ноль-ноль но бухарестскому времени, я совершенно свободен, это первый наш с ней свободный вечер уж пе знаю за сколько недель! Махнем-ка в «Лмбассадор», поужинаем, потанцуем, Лили хлебом не корми, дай поплясать. Ну и мне деваться некуда. Сейчас конец октября, а в последний раз, помнится, я танцевал в новогоднюю ночь, все никак времени для этого не выберу... Такие вот пироги. Что ж, сегодня в «Амбассадоре» напляшусь доупаду, за все эти десять месяцев разом. А моя любимая все еще никак не освободится от чар этого красавца, Алена Делона... Ничего, выйдем на улицу, она мигом очнется, па улице не очень-то погрезишь — затолкают. Там-то она будет опять моей. Выходим. Прохладно, а я в одном кителе. Лили предусмотрительней — она падела плащ. Я уже собираюсь обрадовать ее моими планами: «Амбассадором», ужином, танцами. Но не тут-то было — Лили сжимает мою руку и на всю улицу возмущается: — Ты посмотри на этого нахала, прямо не сводит с меня глаз!..— и еще крепче берет меня под руку, мол, катитесь-ка все вы подальше! Есть кому за меня постоять! Что до меня, то я никаких нахалов вокруг не вижу. Зато вижу в толпе прямо перед собой капитана Нику Поварэ. Небось выслеживает кого-то. И тут до меня доходит, что на меня-то он и охотится! Бьюсь об заклад! Я хватаю Лили за локоть и, пока не все потеряно, ныряю в толпу, чтобы мой друг и соратник нас не засек. Заметит — к чертовой матери полетят все мои планы на сегодняшний вечер! Только дорого я бы дал, чтоб поглядеть на человека, который был бы в состоянии скрыться от глаз капитана Поварэ! Черта с два! Вот он и засек нас. Теперь-то уж деваться некуда. Его физиономия — длинное лицо с выпирающим вперед подбородком — так и пышет радостью. Прямо-таки лопнет на глазах от счастья! А мог бы и пораскннуть мозгами! Что он, не видит, что ли, что я вовсе не разделяю его идиотской радости по поводу этой непредусмотренной встречи? Собственно говоря, я же сам и виноват. Черт дернул меня сказать матери, что я иду с Лили в кино, да еще и на какой именно фильм... Какого рожна! Я же не в служебное время пошел в кино! Чистосердечность — вот что меня погубит.
Но Лили не проведешь, она сразу догадалась, что к чему, и тут же напомнила о своих правах на меня:
Я хочу выдавить из себя хоть что-нибудь обнадеживающее, но не успеваю: Поварэ пробился к нам сквозь толчею — и вот я уже в его объятиях: — Ливиу, друг! На улице уже темновато, и я, не уверенный в том, что он увидит выражение моего лица и поймет, что я отнюдь не намерен разделить его восторг, встречаю его демонстративно холодно:
Мой друг и соратник и не думает скрывать, что он не столько рад знакомству с Лили, сколько тому, что ему удалось меня найти. И, как бы услышав мои мысли по этому поводу, спешит рассеять последние мои сомнения: — Мне надо сообщить тебе кое-что важное... Ему бы хотелось отвести меня в сторонку, но я предпочитаю, чтобы он сделал свое сообщение в присутствии Лили. Так по крайней мере он избавит меня от малоприятного объяснения с моей любимой с глазу на глаз. Но он опять не усекает, в чем тут дело. Я представляю себе один к одному, что сейчас делается в голове у Поварэ, набитой по самую завязку уставами, инструкциями и правилами внутреннего распорядка... Как это можно — разглашать служебную тайну в присутствии постороннего человека? Пусть даже и невесты?! И что ему за дело до того, что вот уже четвертый год мы с Лили никак не поженимся именно из-за таких вот неожиданностей, вроде той, которую он сейчас нам подсуропил?! — Ладно, выкладывай,— тяну я из него новость.— Ты ведь знаешь, что от жены, пусть даже будущей, у меня нет тайн. Улица опустела. Публика, вышедшая вместе с нами из кино, давно растеклась по большим бульварам. Поварэ смущепно покашливает в кулак, как бы все еще не решаясь говорить.
Поварэ, лишенный от природы какого бы то ни было воображения, поправляет меня:
Поскольку окончательно поставлена точка над «i», я не считаю нужным скрывать своего благородного негодования, беру Лили под руку, намереваясь на сей раз идти прямым ходом в «Амбассадор». — Погоди! — останавливает меня Поварэ.— То-то и оно, что прокурору, видишь ли, кажется, что в деле не все ясно и... Тут я и вовсе даю волю своему гневу: — Ему кажется! Хорошенькое дело — ему, видите ли, кажется! Мало ли что и мне может показаться! К примеру, сегодня вечером мне показалось, что я совершенно свободен, что я, можно сказать, совершенно счастлив... и тут сваливаешься на меня ты, как снег на голову... Негодую я не столько на своего друга — мне ли не знать, что не по своей воле он объявился по мою душу! — сколько из-за Лили. Пусть видит, что не так-то просто каждому встречному-поперечному оторвать меня от нее... Поварэ, бедолаге, приходится прибегнуть к последнему средству: — Прокурор говорил с шефом, п шеф с ним согласился. Он-то и велел мне найти тебя хоть из-под земли, хоть со дна морского и поехать с тобой на улицу Икоаней... Машина тут, за углом, и... Но я не даю ему договорить и разыгрываю сцену не хуже, чем только что на экране Ален Делон: — Поварэ! Ты мне друг или нет?! В училище сколько раз я тебя вызволял из беды?! Пойди и доложи шефу, что ты не нашел меня. Ведь это же проще пареной репы! Но Поварэ и на этот раз не усекает моего тактического хода. Он даже наливается кровью от возмущения:
И тут я вдруг слышу милый голос, взволнованный п нежный голосок моей любимой, голос женщины, на которой я рано или поздно женюсь и с которой надеюсь родить и вырастить никак не меньше двух, а то и трех детишек. — Ливиу, товарищ Поварэ прав! Как ты можешь просить его лгать начальству? Если тебя ищут, значит, твое присутствие там совершенно необходимо! Вот тут я резко перехожу от возмущения к горькому разочарованию:
— Ничего, в другой раз... Иди, я прошу тебя! Мне ничего не остается, как дать себя уговорить — не могу же я остаться равнодушным к настояниям моей любимой! Неутешным голосом я справляюсь у Повара, где он оставил машину.
Капитан Поварэ спешит мне на выручку — поищи где другого такого галантного сыщика. Его устами хоть мед пей: «Как можно?! Неужели вы думаете, что мы допустим...» От волнения он ни одной своей мысли не в состоянии закончить. По Лили все это теперь мало занимает.
Это хорошо, этот парень по мне, я люблю разбитных. — Здравия желаю, товарищ капитан! — приветствует меня с необычайной радостью сержант.— Только что на счет вас интересовался сам шеф. На Лили он поглядывает с некоторым недоумением: ей-то чего здесь надо?! — Позволь мне представить тебе мою невесту, старина Баноне. Сначала отвезем ее домой, на улицу Ромулус, а уж потом поедем по нашим делам... Лили и Поварэ садятся на заднее сиденье, я на переднее, рядом с шофером, чтобы связаться по телефону с шефом. Ничего не могу поделать со своим мальчишеским желанием поразить Лили — пусть убедится, каков у нее жених! Машина летит сквозь темноту, а я поднимаю телефонную трубку и вызываю шефа. — Капитан Ливиу Роман, по вашему приказанию! — произношу я классическую формулу. Голос полковника Донеа раздается так громко, что у меня чуть не лопаются барабанные перепонки. Наверняка его слышат и Лили, и Поварэ. — Стало быть, поймали тебя? Где гулял? Небось с какой-нибудь красоткой? Дипломатически кашляю в трубку. — Простыл? — Голос шефа переходит на отеческие нотки.
Я поворачиваюсь к Лили и Поварэ. С тех пор как мы сели в машину, они словно воды в рот набрали. Да и я не нахожу ничего лучшего, чем сказать: — Ну и вечерочек сегодня выдался!.. Лили не стесняется поиздеваться надо мной в присутствии обоих моих подчиненных: — Замечательный вечер!.. Только тебе, как видпо, мало окровавленных трупов на экране, тебе их и в жизни подавай. Водитель сочувственно покосился на меня, а Поварэ даже позволил себе изобразить на лице кривую ухмылочку. Я ищу в темноте глаза любимой и спрашиваю ее уж и вовсе униженно: — Но ты ведь не сердишься на меня?.. Поварэ и тут лезет со своей благовоспитанностью, пропади она пропадом:
Ясненько! Не тот маршрут — это я. В который раз Лили упрекает себя, что не устояла перед моей настыр-ностью. Вот и сейчас она наверняка задает себе все тот же роковой вопрос: «Господи, что же это я за дурочка, что влюбилась в милиционера?!» В такие вот моменты Лили напрочь забывает о моем капитанском чине, о дипломе, о моей профессии. Представляю себе, что она скажет своим ледяным голосочком, когда нам придется расстаться: «Ты сам объясни своей маме, которую я-то люблю от всего сердца, почему я была вынуждена отказаться выйти за тебя замуж...» И она будет права! Было бы глупо с моей стороны не согласиться с очевидностью. Господи, сколько раз я уже ставил ее в такое же нелепое положение! Но с другой стороны, я тоже не виноват, что всякий раз появляется очередной окровавленный труп и тут же кидается ко мне: «Здравия желаю, товарищ капитан, уж вы меня извините, но только я совсем не ожидал, что меня как раз сегодня укокошат... К тому же мне и самому не терпится узнать, кто же это надо мной так подшутил? Так что вы уж не взыщите...» Затрещал зуммер телефона и отвлек меня от моих черных мыслей. Само собой, это опять шеф. И снова его голос переливается металлическими нотками в темноте «дачии»:
Я не совсем представляю себе, как это труп может кого-нибудь ждать. Мысли мои все еще витают в душной тьме кинозала, где я только что сидел рука в руке со своей невестой, не говоря уж о замечательном проекте насчет ужина в «Амбассадоре»...
Но шеф уже положил трубку. Молчание. Меня вовсе не радует скорое свидание с объектом — или, вернее, субъектом — происшествия. Правда, моя принадлежность к криминалистике сама по себе предполагает именно подобные взаимоотношения с потусторонним миром, и мне бы уже давно пора свыкнуться с этими неизбежными особенностями моей профессии. А все нпкак не могу. Всякий раз это рождает во мне какое-то беспокойство, чувство какого-то душевного разброда... Даже сумка Григораша — сумка с разными фотографическими и прочими принадлежностями криминалиста,— даже эта его сумка кажется мне святотатством... Эти вспышки «блица», фотографирование трупа с разных точек, в разных ракурсах... разве что не требуют от него, чтоб он еще и улыбался в объектив.
«Дачия» тормозит. Приехали. Вот он, печальный миг расставания. Теперь уж ничего не исправить. Увы, где ты, друг мой Зорро? Где ты, погруженный в уютную темноту кинозал?.. Лили благодарит, выходит из машины. Выхожу и я, чтобы проводить ее до подъезда. На улице свежо, даже, пожалуй, подмораживает. Пусто. Я молча провожаю свою любимую и мучаюсь угрызениями совести. У подъезда Лили оборачивается ко мне и говорит, не очень-то выбирая выражения:
Я возвращаюсь к машине. Никогда еще не было так муторно у меня на душе. Сержант это понял и молчит, будто язык проглотил. Трогаемся. Даю себе слово, что позвоню Лили еще этой ночью. Или же завтра утром пораньше заеду в магазин «Романс», где я и увидел ее впервые. Она там торгует музыкой. 2 «Дачия» останавливается у трехэтажного дома. Выхожу, Поварэ — за мной. У ворот, несмотря на поздний час, толпится с десяток зевак, обменивающихся вполголоса подробностями события. Они замолкают, когда мы проходим мимо них во двор. Старший сержант милиции объясняет нам, как пройти: — По черной лестпице на самый верх, на мансарду! Обойдя дом, проходим в дверь черного хода, освещенную тусклой лампочкой. Поднимаемся по узкой, крутой лестнице. Я иду впереди, Поварэ, тяжело дыша, торопится следом за мной. Я тоже вспотел, а вроде бы не жарко. Преодолев последние ступени, оказываемся перед закрытой дверью. Я нахожу в темноте ручку, нажимаю на нее, она поддается. — А! Капитан Роман!— приветствует меня прокурор Бериндей с радостью, которую я отнюдь не намерен разделять. Я-то знаю, что он радуется не мне, а тому, что спихнет от себя это дело. Не впервой мы с ним сотрудничаем. Трясет мою руку, словно я его первый друг: — Я жду вас, почтеннейший, давненько жду... Он это говорит таким тоном, будто ждет не дождется меня на какое-нибудь торжество или дружескую пирушку... Нет, черта с два я разделю его бодрое настроение. Оно меня только еще больше взвинчивает. А профессиональное чутье подсказывает, что предстоит мне дело неприятное, путаное, с которым совсем не просто будет сладить... Но это мое всегдашнее состояние, когда я приступаю к следствию. Бог его знает, когда у меня выработался этот рефлекс. И тут я вижу его. Петля закинута за крюк, вбитый в среднюю балку потолка мансарды. Сердце мое пронзает внезапная боль, но я тут же беру себя в руки. Я знаю, что побледнел, но надеюсь, никто этого не заметил. Мой взгляд останавливается на ногах самоубийцы: на них синие носки, чуть приспущенные — видимо, от движения, когда он отбросил трехногий табурет, на котором стоял. Медленно поднимаю взгляд выше: джинсы, сильно вытертые на коленях... широкий кожаный пояс с пряжкой, голубая вылинявшая манка, тесно обтягивающая широкую, сильную грудь, на майке — печатными буквами надпись: «Harward», и я уже заранее жду, что в следующее мгновение увижу лицо, заросшее неухоженной бородой... Петля вокруг шеи, голова склонилась на сторону... Нет, я не угадал, он не носил бороды, только волосы длинные, да и то не очень... Тело натянуто струной, словно самоубийца в последний миг хотел выскользнуть из петли, дотянуться ногами до пола... Я оборачиваюсь к остальным, они в полнейшем молчании наблюдали за тем, какое впечатление произвело на меня место происшествия.
Я исхожу потом. Жарища. Ослабляю узел галстука и расстегиваю ворот рубашки. Сколько же набилось на чердаке народа! Прокурор Бериндей, майор Григораш, мед-эксперт Патрике да еще какой-то маленький лейтенантик — видать, представитель отделения милиции, а в проеме дверей застыл Поварэ. — Труп опознан? — спрашиваю. Отвечает мне прокурор: — Кристиан Лукач, двадцати четырех лет, родом из Лугожа, студент последнего курса Института декоративного искусства... Прокурор хотел было продолжить, но я его прерываю жестом. Мне надо уточнить свои наблюдения, и первая мысль, которая приходит в голову, удивляет меня самого: «Не место красит человека, а человек — место». Но я тут же догадываюсь, отчего мне пришло это на ум: юноша, живший здесь еще несколько часов назад, украсил, как мог, свое жилье, превратив его из простого чердака в целую вселенную. Потолок — собственно, это внутренняя поверхность крыши — оклеен вместо обоев разномастными афишами кинопроката, иллюстрациями, вырезками из румынских и зарубежных журналов, плакатами... Кажущийся их беспорядок тем не менее подчинен какому-то графическому замыслу, который мог бы расшифровать и объяснить разве что какой-нибудь ученый-искусствовед. Постель — широкий матрац с отпиленными ножками — едва возвышается над полом. На постели зеленое покрывало из крестьянской пряжи, слева от нее — ночник с абажуром, тоже, вероятно, сделанным самим хозяином. Нагибаюсь, зажигаю лампу, на абажуре высвечивается реклама какой-то авиакомпании: от Бухареста, обозначенного на абажуре Триумфальной аркой, тянется прямая линия к Эйфелевой башне и дальше, пересекая океан, к статуе Свободы. А оттуда маршрут проходит через Мехико, Бомбей, Токио, Москву... Уж наверняка, ложась спать и зажигая эту лампу, Кристиан Лукач отправлялся в воображаемое кругосветное путешествие. Слева же от постели, поверх домотканого покрывала, тянется белый электропровод. Один его конец включен в розетку штепселя, на втором конце — ни к чему не подключенный штекер... Провод, вероятно, от магнитофона или от еще чего-нибудь в этом роде... Обвожу взглядом комнату. Здорово поработал Кристиан Лукач, чтобы привести в божеский вид свой чердак! Полотняная занавесь, расписанная разнообразными геометрическими фигурами, непонятным образом радующими йзор, отделяет жилую часть мансарды от кухоньки: раковина с водопроводным краном, холодильник, переносная газовая плитка, кухонный шкафчик, уставленный тарелками, стаканами, кофейными чашками... И везде образцовый порядок.
У остальных лица тоже не больно веселые. А прокурор просто исходит нетерпением завершить хотя бы предварительные формальности. — И никакого письма? Ни записки?.. Отвечает мне на вопрос пе прокурор, а маленький лейтенант из отделения милиции. Называет свою фамилию и обращается ко мне по уставу. Совсем молоденький, наверное, только что выпущен из офицерского училища. — Мы искали повсюду, по всем углам, но нашли только сберегательную книжку с вкладом в семнадцать тысяч пятьсот лей, а письма никакого... Хотя известно, что самоубийцы оставляют письма на самом виду... Так-то оно так... В девяноста восьми случаях из ста письма действительно лежат на виду. Правда, бывают и исключения... Я поднимаю глаза на прокурора и, прежде чем начать обмен мнениями, спрашиваю его не без упрека: — Зачем я-то вам понадобился? Только потому, что не нашлось традиционного прощального письма? Но прокурора этим не уязвишь. Он поглаживает себя по подбородку и устало улыбается. — Причин целых три,— начинает он издалека.— Первая: отсутствие письма. Вторая: положение трупа в петле, И наконец, третья: на кухонном шкафчике найдена ампула из-под морфия. — Использованная? — настораживаюсь я. Очередь Григораша вступить в разговор:
Теперь его черед смотреть на меня с упреком: как это я мог подумать, что он решился бы вызвать на место происшествия работников угрозыска без достаточно серьезных оснований?! Приходится с ним согласиться, никуда не денешься. Прошу лейтенанта подвинуть ко мне табурет. Остальные не сводят с меня глаз. Взбираюсь на табурет и внимательно исследую петлю. Мне не нужно особых усилий, чтобы понять, что и вторая причина, упомянутая прокурором, вполне основательна. Петля неплотно стянута вокруг горла, пострадавший был удушен не мгновенно, смерть Кристиана Лукача была, несомненно, медленной и мучительной. Спускаюсь с табурета и вторично спрашиваю Григораша, все ли он сфотографировал... Мне не надо уточнять: он понимает, что я имею в виду.
Я киваю на доктора Патрике, великого специалиста по вскрытию трупов, всегда спокойного, рассудительного, сдержанного. — Убедиться окончательно может только он. Патрике согласно кивает в ответ и спрашивает, можно ли вынуть труп из петлн и увезти на судебную мед-экспертизу. Этим вправе распоряжаться лишь прокурор, но он просит врача не торопиться и задает общий вопрос: — Ни у кого никаких неясностей?.. Ну и вопрос! Никаких? Да тут, на мой взгляд, ничего-то ясного пока нету!
Лейтенант позволяет себе дополнить сказанное прокурором:
«Вы испортили мне вечер, уважаемый товарищ прокурор,— отвечаю я ему про себя.— И вам страсть как не хочется брать на себя одного всю ответственность. Вы что, считаете, что у меня нет полного права сходить посмотреть кино, даже самое дурацкое, или поужинать в ресторане, потанцевать?..» Но вслух я ему говорю совсем другое: — Пожалуй... Участие угрозыска может быть не лишним.— Умолкаю и гляжу ему прямо в глаза с нескрываемым укором: — Если не считать того, что это дело теперь на моей шее. Бериндей укладывает бумаги в свою папку, делает вид, будто не услышал того, что я ему сказал. Появляются санитары с носилками. Непросто им будет снести труп по крутой, узкой лестнице. Доктор Патрике дает им какие-то указания. Петля должна остаться на месте, перекинутая через крюк. Мне не по нутру подобные зрелища, я ухожу за занавеску, в кухоньку, и делаю знак Поварэ, который все это время стоял недвижимо в дверях, чтобы он следовал за мной. Он тут же оказывается рядом. — Что-нибудь ищешь? — спрашивает он меня. Не столько ищу, сколько вынюхиваю, как охотничий пес, хочу учуять хоть какой-нибудь след... Но что именно?.. Вновь к вновь рассматриваю предметы, составляющие эту мини-кухню. И вновь поражает меня безупречная чистота и порядок вокруг. — ...сделал сам себе укол,— слышу я обращенный ко мне голос Поварэ,— пришел в эйфорическое состояние, потерял над собой контроль... иначе как объяснить, что, отделавшись от шприца, он забыл о пустой ампуле?.. А уж потом супул голову в петлю. Довольно странпыи способ самоубийства, надо сказать. Но в общем, я не вижу, по чему прокуратура должна спихивать это дело пам, валить с больной головы на здоровую. «Молодчина, ты, старик! — кляну я его про себя.— Для начала ты меня выслеживаешь в кино, уводишь от невесты, отравляешь мне жизнь, чтобы потом не советовать браться за это дело!.. Молодчага, старик, молодчага!..» Из-за занавеси доктор Патрике сообщает мне: — Все, капитан, мы пошли. К утру получишь акт экспертизы. Спокойной ночи! Слышно, как протопали вниз по лестнице санитары с носилками. Когда я возвращаюсь в комнату, первое, что бросается мне в глаза,— это петля, которая все еще качается под потолком, словно ее раскачивает ветер. Под молчаливыми взглядами оставшихся лезу опять на табурет и внимательно исследую веревку. На этот раз сразу же становится ясно, почему петля не затянулась до отказа на горле, когда самоубийца отбросил ногами табурет и тело повисло на веревке: один узелок помешал другому затянуться — узлов на веревке, как ни странно, два. Слезаю с табурета. Никто не любопытствует узнать, что я выяснил там, наверху. Что ж, тем лучше.
В мансарде остались три представителя милиции, считая меня и Поварэ, и один — прокуратуры.
На данном этапе все, что мы знаем, склоняет нас к одному и тому же выводу: Кристиан Лукач покончил жизнь самоубийством. Ход происшествия кажется ясным: после того как юноша впрыснул себе морфий, он действовал под влиянием наркотика. И этот случайный узел, который помешал петле затянуться вокруг шеи, тоже указывает на болезненное состояние самоубийцы, веревка затягивалась медленно и мучительно. — Ну-ка, взгляните на эту папку! — неожиданно зовет нас Поварэ, который тем временем и сам стал делать обход мансарды. Мы подходим к нему. В папке множество набросков углем, сделанных, несомненно, рукой Кристиана Лукача. Эскизы декораций, костюмов, интерьеров различных эпох. И вдруг меж ними — портрет молодой девушки... Чуть удлиненное лицо, длинные волосы закрывают одну его половину, рот с полными, чувственными губами, глаза — художник уловил их смущенный, как бы прячущийся от зрителя взгляд, как бы таящий что-то от него... Полуприкрытые веки придают лицу странное, загадочное выражение. — Красивая девушка, ничего не скажешь,— отмечаю я почему-то шепотом. Прокурор соглашается со мной и высказывает предположение: — Наверное, рисовал с модели на занятиях в институте.,. Но Поварэ, обнаруживший эту папку, другого мнения: — А почему бы ей не быть его знакомой? Или даже его девушкой?.. Лишь молоденький лейтенантик помалкивает — это и понятно: едва ли ему доводилось уже участвовать в расследовании подобных дел, вот он и помалкивает, мотает себе на ус. Если ему вообще по душе наше ремесло, конечно. Я смотрю на часы — скоро одиннадцать. Велю Поварэ положить папку туда, где он ее нашел. Что же, можно и уйти с места происшествия. И тут неожиданно я вновь замечаю электрический провод, подключенный одним концом в розетку, в то время как второй его конец... Я ищу глазами поблизости какой-нибудь электроприбор, который бы объяснил назначение провода, но ничего не нахожу. Обращаю внимание остальных на это обстоятельство: — От чего этот провод? — От обогревателя,— предполагает прокурор. Поварэ и тут с ним пе согласен: —- Непохоже, провод обогревателя потолще... Я поворачиваюсь к лейтенанту и взглядом приглашаю его высказать свою точку зрения. — Скорее всего, от магнитофона или проигрывателя. Мне тоже кажется, что это ближе всего к истине. Лейтенант осмелел и излагает подробнее свою гипотезу:
Мое согласие льстит лейтенанту, и он продолжает, как на занятиях в училище: — Тут можно сделать три предположения, товарищ капитан. Первое: решив покончить жизнь самоубийством, потерпевший подарил магнитофон какому-нибудь приятелю или девушке... Второе: может, это был не его магнитофон, он просто одолжил его у кого-нибудь и перед смертыо решил вернуть. И третье: магнитофон изъяли. — То есть украли,— считает свопм долгом уточнить Поварэ. Лейтенант утвердительно кивает. А я едва удерживаюсь, чтоб не рассмеяться над его неопытностью: «Если это так, то при любом из трех этих вариантов почему провод-то остался подключенным к сети?!»— но мне не хочется огорчать молодого собрата по профессии, и я, правда не очень уверенно, предполагаю четвертую возможность: — Или продал его... Поварэ и тут не упускает случая высказаться: — Но тогда почему без провода?! Прокурор смотрит на часы и решительно прерывает нашу дискуссию: — Коллеги, поздний час! Не знаю, как вас, а меня ждут дома. Протокол составим завтра. Он прав. Мы направляемся к выходу, В дверях я напоминаю:
Переступаем порог. На лестничной площадке тесно, и, чтобы прокурор мог опечатать дверь, Поварэ и лейтенант вынуждены спуститься на несколько ступенек. Лестпица освещена все той же тусклой лампочкой. Рядом с дверью на чердак я замечаю еще одну — это уборная. Прокурор знает свое дело, через минуту-другую дверь опечатана. Он облегченно вздыхает и торопит нас: — Все! Спускайтесь, товарищи! На лестнице — никого. Тишина. Кажется, весь дом спит. На самом же деле все жильцы свесились с подоконников и ждут, пока отъедут от ворот обе служебные машины. Над городом нависли тучи. Ночная темень стала еще непрогляднее. Холодно, пахнет близким дождем. Пожимая мне руку, прокурор напоминает: — Созвонимся утром, условимся о часе, когда продолжим следствие. Согласны? Спокойной ночи. Он садится в свой серый «трабант» и трогается с места с грохотом гоночного мотоцикла. Так недолго поднять на ноги и всю улицу. Прощается со мной и лейтенант, говоря, что должен уйти, так как ему сегодня дежурить по отделению. Он отправляется пешком — до отделения милиции рукой подать. Сержант Баноне открывает мне дверцу машины. Я сажусь рядом с ним, Поварэ устраивается на заднем сиденье.
Ну до чего же вежлив и чуток мой начальник! Сперва он разыскивает меня с милицией, уводит от невесты, чтобы потом меня же спрашивать, согласен ли я взяться за это дело!..
Водитель, который тоже слышал приказ шефа, нажимает вовсю на газ. Домой, домой... Сама эта мысль так покойна и уютна, что я чувствую, как веки мои слипаются сами собою.
|
Ваша оценка этого документа будет первой.
Ваша оценка: Разместите кнопку на своём сайте или блоге: